В книге под названием «В пыли этой планеты» философ Юджин Такер развивает тёмный материализм в своеобразном жанре философского хоррора. По мысли Такера, слово мир имеет три разные смысла. Первый — это мир-для-нас, или попросту Мир. Второй — мир-в-себе, или Земля. Третий — мир-без-нас, или Планета.
Мир — антропоцентричен, Земля — естественна, а внушающая ужас Планета — сверхъестественна. Землю (или Природу), по большей части находящей своё выражение в исследованиях естественных наук, Такер называет парадоксальным понятием. Как только мы начинаем мыслить её или пытаемся произвести над ней какое-то действие, она перестаёт быть миром-в-себе и становится миром-для-нас.
Наибольший интерес для Такера представляет последний, сверхъестественный мир, понимание или не понимание которого он пытается освободить от любых антропоморфных проекций. Он заявляет, что мысль не является человеческой, что природа не является естественной, и что жизнь не принадлежит живому, самим живым существам, но является по отношению к ним чем-то чуждым и даже внешним. А будущее философии лежит в мистицизме, но это особый мистицизм — не теологический, как, например, средневековый мистицизм, а мистицизм климатологический, связанный обращением не к божественному существу, не со слиянием с божественной субстанцией, а с радикальным разъединением, разрывом и отчуждённостью между сущностью и миром, с такой нечеловеческой зловещей материей.
Не разделяя мистического духа философии Такера, я бы хотела всё-таки сказать, что признаю это разделение на три мира довольно-таки продуктивным и интересным. И должна добавить, что мир-для-нас, мир-в-себе и мир-без-нас всё-таки стоит рассматривать не как три отдельные сущности, а, скорее, их следует представить в виде трёх концентрических кругов. Самый маленький, внутренний круг — это мир-для-нас, Мир. Тот, что побольше — это Земля. А самый большой, внешний круг — это так называемая Планета, космический мир. Однако, в конечном счёте, эти три круга вполне могут быть одинаковой величины и даже занимать одно и тоже место, поскольку различие между ними носит не геометрический, а топологический характер.
Круг первый — это как дом, в котором мы живём. В этом доме нам всё знакомо: мы окружены вещами и предметами, которые нам принадлежат. Мы открываем двери своего круга и выходим наружу, оказываясь таким образом во втором круге, где обитают животные и растения. Это природа как таковая или мир-в-себе, или, заимствуя имя, которое Квентин Мейясу даёт вещам-в-себе по ту сторону какого бы то ни было отношения к субъекту или корреляции, — великое Внешнее. Мы берём что-то из этого мира, — пищу, воду, огонь для нашего гипотетического очага, — и возвращаемся назад, в наше антропоморфное жилище. Но мы знаем, что есть ещё одни двери и они выходят из Природы в ещё более великое Внешнее, куда не ходят даже звери. Это третий мир, населённый богами, демонами, тёмными силами и другими сущностями, которые по каким-то причинам мы не можем или не хотим объяснять рационально, даже если они являются делом наших рук или порождением нашего ума.
Возможно этот тройной круг Мира, Земли и Планеты все ещё на самом деле устроен как человеческое жилище со своими сочленёнными внутренними и внешними пространствами. В Древней Греции внешняя часть этой структуры называлась космос, а внутренняя — ойкос. У последнего слова сразу несколько смыслов — это и дом, и домохозяйство, и семья. Но также и собственность семьи, включая рабов. Сегодня эти смыслы отчасти сохранены в синонимичных, родственных словах экономика и экология. И экономика, и экология имеют дело с миром и с природой (будь то жизненный мир, окружающая среда или же источники и ресурсы). Они сопряжены: по ту сторону экологии всегда экономика и наоборот. Это наш земной дом. В нём мы живём, здесь мы держим рабов, здесь мы обмениваем жизнь на деньги.
Мой ответ тёмному материализму следующий. Это жуткое пространство космоса, мир-без-нас, — на самом деле не вне и не вокруг уютного пространства ойкоса, который мы делим с другими живыми и неживыми существами, но парадоксальным образом возникает в самой его сердцевине. Внешнее — внутри. Кажущееся нам абсолютно чуждым и чудовищным, оно обнаруживается там, где мы никогда не подумали бы его искать.
Как совершенно точно замечает словенский философ и представительница Люблянской школы психоанализа Аленка Зупанчич, великое Внешнее — это фантазия, скрывающая реальное, которое уже прямо здесь. Однако тот факт, что это фантазия, вовсе не означает, что ей можно пренебречь. Психоанализ учит нас тому, что фантазия не менее, а может быть даже и более важна, чем так называемая реальность.
Фантастический мир-без-нас не только сцеплен с миром-для-нас, но и являет собой своего рода его изнанку или внутреннюю истину. Он жуткий, неуютный в той мере, в какой не-человеческий и не-естественный. Приставка не-, однако, в данном случае не просто обозначает отрицание, но производит своеобразное смещение, которое диалектически оборачивает уютное, человеческое и естественное в их противоположность. При этом сохраняет то, что было подвергнуто отрицанию, в таком перевёрнутом виде в превращённой форме. По мысли Фрейда, жуткое — это особый вид страшного. Это нечто, когда-то вытесненное, а ныне возвращающееся. Тем самым, оно не является чем-то новым или чуждым, а есть, напротив, нечто издавна известное душевной жизни и отчуждённое от неё лишь под действием процесса вытеснения. Бессознательное, таким образом, — это не загадочная субстанциальная реальность по ту сторону нашей психической жизни, а структурное образование процесса вытеснения, которое, как поясняет Жак Лакан, всегда совпадает с возвращением вытесненного. Подобным образом и бесчеловечное, сверхъестественное планетарное Внешнее, можно понимать как, в тоже время, самое сокровенное, возвращающиеся из глубин или поверхностей забвения в таком не вполне узнаваемом обличии.
